Камень и больДля их беседы вдвоем оставался лишь малый срок. Он наклонился к Лоренцо, так что лица их соприкоснулись. - Так в чем же самая большая твоя боль, Лоренцо, твой промах, за который ты дорого заплатил?.. Медичи открыл глаза и поднял было руку, но она опять упала. - Маддалена... - прошептал он. - Брак Маддалены... кровавый, продажный Рим... истасканный Франческетто Чиба, картежный мошенник, папский сын, торговец индульгенциями... завсегдатай публичных домов и трактиров... расхититель папской казны... ему-то отдал я самое дорогое свое дитя, все свое счастье, свою Маддалену! Величайший мой промах заключался в том, что и я однажды пошел навстречу папским замыслам, один только раз... а когда спохватился, было уже поздно... Подумай, какой был бы ужас, если б умирающий Иннокентий захотел сохранить за своим родом власть и вдруг опоясал бы эту куклу, своего сына, негодяя этого, - мечом... Ах, Педро Луис, Джироламо Риарио, какие это были противники! Тоже папские племянники... Но Франческетто этот! Если б из-за него вспыхнула война, теперь, когда французы стоят у ворот, из-за него, только что вставшего от объятий какой-нибудь девки за Тибром... - Понимаешь, - прошептал Полициано, - это невозможно ...»